Промах. Женщина стремительно преследует мужчину. Снова выстрел, и жертва, изумленно замерев, тяжело обрушивается в мутную воду озера, поверху затянутого рыбацкой сетью. Свидетели убийства окаменевают; очнувшись, произносят ненужные слова, разливают по бокалам вино, в безмолвии выпивают и, кажется, начинают что-то чувствовать. На воде едва колышется белеющий силуэт. Меркнущий свет делается желтым, моросит дождь. Пусто, пусто, пусто... Тихая джазовая мелодия, выплывая откуда-то из глубины, постепенно набирает заунывную мощь. Пропала жизнь. На оглушительном аккорде джаз замирает. Бесповоротно, безысходно.

Приведенный эпизод - пятиминутный финал четырехчасового спектакля "Пьеса без названия" Санкт-Петербургского Малого Драматического Театра, поставленного Львом Додиным по ранней пьесе Чехова, черновики которой были найдены лишь после смерти писателя. Титульный лист так и не обнаружился, потому величают пьесу по-разному: "Платонов", "Безотцовщина", "Дикий мед", а последнее время все чаще - "Пьеса без названия".

Спектакль так и хочется эпизод за эпизодом описывать, столь продуманы и красноречивы детали. Несовершенная и многословная пьеса, по объему тянущая на три полноценных драматургических произведения, зажила в театре Додина какой-то странной могучей жизнью, которою по глотку вдохнули в нее "братья и сестры" - все последующие пьесы Чехова. Безжалостный поток сознания восемнадцатилетнего мальчика (по словам режиссера, в "Пьесе без названия" юный Чехов еще ничего и никому не прощает) подан театром с глубочайшим пониманием того, как преломятся заявленные в ранней пьесе мотивы в дальнейшем драматургическом творчестве Чехова. Герои спектакля, наверное, были когда-то знакомы с Ивановым, сгубившим себя неотвязными мыслями о собственной никчемности; рвались вместе с тремя сестрами в Москву, знавали Раневскую, по легкомыслию потерявшую родовое имение, любовались Заречной, разыгрывавшей творение Треплева на другом берегу озера. Быть может, и Треплев застрелился где-то неподалеку. Недаром Додин настаивает на том, что все чеховские персонажи - одна компания и не стоит искать их непохожесть.

Спектакль петербуржцев выстроен режиссером как совершенное музыкальное произведение: главная мелодия - "оригинал Платонов" собственной персоной и четыре лейтмотива - четыре влюбленных в него, прямо-таки вешающихся на шею женщины (генеральша Войницева, Софья, Грекова и жена Саша). Все остальные - ноты и нотки, дополнительные оттенки и краски, преимущественно весьма колоритные, как, скажем, привечаемый генеральшей "конокрад, чужеяд, человекоубийца и вор" Осип. Когда слова не рождаются, герои изъясняются при помощи музыки: мелодию на трубе согласно подхватывает другая труба. Унисон может смениться скандальным разнобоем, гармония - хаосом.

Одно место действия условно заключает в себе два: имение Войницевку и школу, где живет и учительствует Платонов. Оба они у озера, так близко друг от друга, что добраться можно и вплавь (чему мы не раз в течение спектакля становимся свидетелями: герои выныривают из воды, а не традиционно являются из кулисы). Ничего подобного декорации, выстроенной А.Порай-Кошицем, на театре доселе видеть не приводилось. Трехъярусная деревянная конструкция, нижний этаж которой - песчаный берег со спокойной гладью озера, средний - нечто вроде террасы или широких мостков над водой, верхний - жилые комнаты (гостиная, обозначенная фортепьяно; неподалеку - душевая - излюбленное место выяснения отношений). Жизнь кипит, как правило, всюду одновременно. В любви и ненависти объясняются у воды, страсти охлаждаются прыжком в озеро, на террасе танцуют, наверху музицируют. И непременно страдают. Дворецкий декламирует Петрарку, генеральша копирует Вертинского или голосит ахматовские строки: "Муж хлестал меня узорчатым // Втрое сложенным ремнем...", тоскливо подвывает Войницев, узнавший об измене жены. В это же самое время что-нибудь непременно происходит вокруг Платонова, нехотя затягивающего очередной "беззаконный узел" с очередной женщиной. Узелочки отношений копятся и множатся, так что ближе к финалу сплетается целая сеть, в которую устрашающе-наглядно попадает Платонов. "Не крепость я! Я - слабость!" - вопиет он, но никто не слышит. Признания почти в прямом смысле уходят в песок, а ведь вслух так отчетливо проговаривается сокровенное: "Пропала жизнь", "мне двадцать семь лет, тридцати лет я буду таким же, там дальше - полное равнодушие ко всему тому, что не плоть". Душа беспощадно обнажена, но рядом упоены феерическим зрелищем зажигания огней на озере.

Вспыхивают гирлянды лампочек, колышатся огоньки свеч, разбрасывают сияние бенгальские огни, откуда-то из-под мостков выплывают на листах кувшинок мерцающие огарочки. Всеобщее возбуждение и звуки джаза. Кому какое дело до рефлексии и терзаний Платонова? И только ли до Платонова? Случился удар со старшим Глагольевым - не заметил никто, бенгальские огни увлекательней.

Непременное присутствие в спектакле двух (иногда трех) планов резко усиливает драматизм, порой неуловимо напоминая финал пьесы другого драматурга - "Бесприданницы" Островского: бок о бок безудержное веселье, разгул, цыгане и отчаянная смерть.

Безалаберное отношение к человеческой жизни, своей ли, чужой - история очень русская, изложенная в спектакле Додина отчетливо и последовательно. Пришел к Платонову бандит Осип, сообщил, что на тот свет "подорожную принес", вытащил двадцатипятирублевую бумажку, пригвоздил ножом к деревянным перилам, порвал и выбросил, дабы не подумали, что из-за денег убивает - эдакий бескорыстный судия. Не убил - помешали: явился Войницев с револьвером. Тоже по платоновскую душу. Не стерпев измены, кинулась в воду Саша. Измученный борьбой с собой ("Что у вас болит?" - "Платонов болит"), трясущийся в лихорадке Платонов решился вскрыть себе вены. В полубреду достал из кармана только что одолженную пятидесятирублевую бумажку, также как когда-то Осип прикнопил деньги десертным ножом к деревяшке, разорвал - клочки по ветру. Разорвать счеты с жизнью не решился, страшно простонал: "Жить хочу!" Расправилась с Платоновым отвергнутая Софья да так, что тот даже не осознал, кому обязан избавлением. Успел только удивленно-спокойно задать ничего не значащий вопрос: "А как вы насчет всего остального прочего?" и умер. А в ответ равнодушно донеслось: "Да никак..."

P.S. Впервые замысел постановки чеховской "Пьесы без названия" возник у Додина лет двадцать пять назад: "Меня просто оглушила современность ритмов у Чехова". Предлагал свою композицию разным театрам - никто не откликнулся. Вернулся к чеховской пьесе ("и сегодня - наисовременнейшее выражение вечного русского разрыва между идеалом и судьбой") на занятиях со студентами, отдал репетициям и размышлениям несколько лет, на протяжении которых трижды приходил к разным итогам. Ставить окончательную точку создатели спектакля всякий раз не решались: "выныривать из пьесы не хотелось". За это время актеры выучились играть на множестве музыкальных инструментов, сжились с необыкновенностью сценического пространства, предложенного художником (по мнению Додина, это - "предельно возбуждающая живым чувством среда"). Премьера состоялась 4 июля 1997 года в Веймаре, 16 сентября того же года - в Санкт-Петербурге. Чеховский фестиваль сделал возможными шестидневные гастроли "Пьесы без названия" в Москве.

На прессконференции Додин сказал, что мечтает поставить всего Чехова ("Вишневый сад" в МДТ уже идет), а в ближайшее время собирается обратиться к "Чайке".

М.Х.